Вальтер Остерманн. Единственный более-менее здравомыслящий человек среди этих безумцев, которые называют себя учеными и светилами науки. Люди, которые губят чужие жизни ради собственных эгоистичных целей, именно они заслуживали лежать сейчас в палате на месте Дэвида Аннапурны.
Но Вальтер не вызывает в Дэвиде негативных эмоций, в нем можно разглядеть некоторую долю человеколюбия, во всяком случае, так кажется бывшему санитару. Честно говоря, Аннапурна не может припомнить, встречался ли с ученым в те времена, когда еще числился в штате, но уверен, что будь у него возможность, он смог бы наставить своего собеседника на путь истинный. Сейчас у него эту возможность отобрали.

- Мой ответ что-то изменит? – на самом деле мужчина хочет, чтобы к нему зашел хоть кто-нибудь, не мечтающий отрезать ему еще один кусок кожи, Остерманн считается как раз одним из подобных редких людей в Меркоф, и его появлению пациент действительно где-то в глубине души радуется, если не ликует, несмотря на несдержанную реакцию. – Видимо, нет, - наигранно закатывает глаза Дэвид, услышав звук открывающейся двери, и тут же морщится. – Здравствуйте, Остерманн. Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.
Дэвид делает над собой усилие и приподнимает голову, чтобы проследить взглядом за движением гостя. Именно гостя, потому что, несмотря на незавидное положение, Дэвид считает себя хозяином палаты, это его крепость, ограждающая от происходящего за стенами. Это комната, где он может остаться наедине с Господом.

Остерманн движется медленно, привычно усаживаясь на пустеющий стул. Снова в его руках блокнот, в котором он легкой рукой делает пометки в ходе их беседы. Иногда Дэвида рвет изнутри любопытство и желание заглянуть в него, но просьбу показать записи он никогда не озвучивал.
- Ничего не меняется, Остерманн. Спина затекла. Если с меня когда-нибудь снимут эти ремни, я не могу согнуться. Как погода на воле? У меня болит голова, наверное, к дождю, - Дэвид предпочитал начинать такой своеобразный сеанс психотерапии с отвлеченных тем и язвительных замечаний. Почему сеанс? Потому что общение с ученым давало успокоения больше, чем бесконечные монотонные беседы с дипломированным психиатром, который курировал Дэвида на самом деле. Местный персонал хоть и нарекали таким громким словом – «доктор», но на деле, по сути своей, они были убийцами, палачами.

Голова ложится обратно на кушетку – шея болит, но Аннапурна продолжает внимательно разглядывать посетителя, пытаясь уловить любое изменение на его лице, какую-либо новую эмоцию. Своеобразное глупое хобби, но выбирать не приходится.
- Я не помню. Может, вчера, а может неделю назад... чушь, я знаю, что если бы не спал неделю, то едва ли мог бы с вами сейчас разговаривать. Но все равно точно сказать не могу. Я иногда даже не замечаю, что успел поспать.
Вряд ли Вальтеру это интересно, но о самочувствии Дэвида спрашивают так редко, что он не может удержаться, чтобы не вывалить всю информацию. Впрочем, произошедшее год назад должно было научить его держать язык за зубами.
- Мы говорили о достоверности истории о Всемирном Потопе, Остерманн. И о том, что все люди не могли быть поголовно злыми, с чем я не согласился. Припоминаете?

Вальтер Остерманн. Единственный более-менее здравомыслящий человек среди этих безумцев, которые называют себя учеными и светилами науки. Люди, которые губят чужие жизни ради собственных эгоистичных целей, именно они заслуживали лежать сейчас в палате на месте Дэвида Аннапурны.
Но Вальтер не вызывает в Дэвиде негативных эмоций, в нем можно разглядеть некоторую долю человеколюбия, во всяком случае, так кажется бывшему санитару. Честно говоря, Аннапурна не может припомнить, встречался ли с ученым в те времена, когда еще числился в штате, но уверен, что будь у него возможность, он смог бы наставить своего собеседника на путь истинный. Сейчас у него эту возможность отобрали.

- Мой ответ что-то изменит? – на самом деле мужчина хочет, чтобы к нему зашел хоть кто-нибудь, не мечтающий отрезать ему еще один кусок кожи, Остерманн считается как раз одним из подобных редких людей в Меркоф, и его появлению пациент действительно где-то в глубине души радуется, если не ликует, несмотря на несдержанную реакцию. – Видимо, нет, - наигранно закатывает глаза Дэвид, услышав звук открывающейся двери, и тут же морщится. – Здравствуйте, Остерманн. Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.
Дэвид делает над собой усилие и приподнимает голову, чтобы проследить взглядом за движением гостя. Именно гостя, потому что, несмотря на незавидное положение, Дэвид считает себя хозяином палаты, это его крепость, ограждающая от происходящего за стенами. Это комната, где он может остаться наедине с Господом.

Остерманн движется медленно, привычно усаживаясь на пустеющий стул. Снова в его руках блокнот, в котором он легкой рукой делает пометки в ходе их беседы. Иногда Дэвида рвет изнутри любопытство и желание заглянуть в него, но просьбу показать записи он никогда не озвучивал.
- Ничего не меняется, Остерманн. Спина затекла. Если с меня когда-нибудь снимут эти ремни, я не могу согнуться. Как погода на воле? У меня болит голова, наверное, к дождю, - Дэвид предпочитал начинать такой своеобразный сеанс психотерапии с отвлеченных тем и язвительных замечаний. Почему сеанс? Потому что общение с ученым давало успокоения больше, чем бесконечные монотонные беседы с дипломированным психиатром, который курировал Дэвида на самом деле. Местный персонал хоть и нарекали таким громким словом – «доктор», но на деле, по сути своей, они были убийцами, палачами.

Голова ложится обратно на кушетку – шея болит, но Аннапурна продолжает внимательно разглядывать посетителя, пытаясь уловить любое изменение на его лице, какую-либо новую эмоцию. Своеобразное глупое хобби, но выбирать не приходится.
- Я не помню. Может, вчера, а может неделю назад... чушь, я знаю, что если бы не спал неделю, то едва ли мог бы с вами сейчас разговаривать. Но все равно точно сказать не могу. Я иногда даже не замечаю, что успел поспать.
Вряд ли Вальтеру это интересно, но о самочувствии Дэвида спрашивают так редко, что он не может удержаться, чтобы не вывалить всю информацию. Впрочем, произошедшее год назад должно было научить его держать язык за зубами.
- Мы говорили о достоверности истории о Всемирном Потопе, Остерманн. И о том, что все люди не могли быть поголовно злыми, с чем я не согласился. Припоминаете?

Вальтер Остерманн. Единственный более-менее здравомыслящий человек среди этих безумцев, которые называют себя учеными и светилами науки. Люди, которые губят чужие жизни ради собственных эгоистичных целей, именно они заслуживали лежать сейчас в палате на месте Дэвида Аннапурны.
Но Вальтер не вызывает в Дэвиде негативных эмоций, в нем можно разглядеть некоторую долю человеколюбия, во всяком случае, так кажется бывшему санитару. Честно говоря, Аннапурна не может припомнить, встречался ли с ученым в те времена, когда еще числился в штате, но уверен, что будь у него возможность, он смог бы наставить своего собеседника на путь истинный. Сейчас у него эту возможность отобрали.

- Мой ответ что-то изменит? – на самом деле мужчина хочет, чтобы к нему зашел хоть кто-нибудь, не мечтающий отрезать ему еще один кусок кожи, Остерманн считается как раз одним из подобных редких людей в Меркоф, и его появлению пациент действительно где-то в глубине души радуется, если не ликует, несмотря на несдержанную реакцию. – Видимо, нет, - наигранно закатывает глаза Дэвид, услышав звук открывающейся двери, и тут же морщится. – Здравствуйте, Остерманн. Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.
Дэвид делает над собой усилие и приподнимает голову, чтобы проследить взглядом за движением гостя. Именно гостя, потому что, несмотря на незавидное положение, Дэвид считает себя хозяином палаты, это его крепость, ограждающая от происходящего за стенами. Это комната, где он может остаться наедине с Господом.

Остерманн движется медленно, привычно усаживаясь на пустеющий стул. Снова в его руках блокнот, в котором он легкой рукой делает пометки в ходе их беседы. Иногда Дэвида рвет изнутри любопытство и желание заглянуть в него, но просьбу показать записи он никогда не озвучивал.
- Ничего не меняется, Остерманн. Спина затекла. Если с меня когда-нибудь снимут эти ремни, я не могу согнуться. Как погода на воле? У меня болит голова, наверное, к дождю, - Дэвид предпочитал начинать такой своеобразный сеанс психотерапии с отвлеченных тем и язвительных замечаний. Почему сеанс? Потому что общение с ученым давало успокоения больше, чем бесконечные монотонные беседы с дипломированным психиатром, который курировал Дэвида на самом деле. Местный персонал хоть и нарекали таким громким словом – «доктор», но на деле, по сути своей, они были убийцами, палачами.

Голова ложится обратно на кушетку – шея болит, но Аннапурна продолжает внимательно разглядывать посетителя, пытаясь уловить любое изменение на его лице, какую-либо новую эмоцию. Своеобразное глупое хобби, но выбирать не приходится.
- Я не помню. Может, вчера, а может неделю назад... чушь, я знаю, что если бы не спал неделю, то едва ли мог бы с вами сейчас разговаривать. Но все равно точно сказать не могу. Я иногда даже не замечаю, что успел поспать.
Вряд ли Вальтеру это интересно, но о самочувствии Дэвида спрашивают так редко, что он не может удержаться, чтобы не вывалить всю информацию. Впрочем, произошедшее год назад должно было научить его держать язык за зубами.
- Мы говорили о достоверности истории о Всемирном Потопе, Остерманн. И о том, что все люди не могли быть поголовно злыми, с чем я не согласился. Припоминаете?

- Я в норме, - огрызнулся Риз, бросая на Фиону взгляд, полный решимости и, черт побери, страха. Механическая рука, не  в силах справиться с человеческой, сжимает ее так, что хрупкие суставы неприятно трутся друг о друга. – Успокаивай себя, - добавил он, но взгляд смягчается. Риз знает, что Фионе сейчас ничуть не лучше, чем ему: на Пандоре осталась ее сестра, раненая Саша с переломанными после ее геройства ребрами, единственный близкий Фионе человек. Гиперионец никогда не демонстрировал проницательность, но взаимоотношения двух сестер чем-то походили на их дружбу с Воном, только с одним исключением: без Вона Риз мог бы прожить.

Без Джека он уже не мог жить. Это имя и это лицо преследовали его повсюду, начиная с плакатов на Пандоре и заканчивая ролью, которую он был вынужден играть на этой планете. Ни на секунду гиперионский психопат не оставлял парня в покое, будто до сих пор был жив. И был - надежно сохраненный в шкатулке, что прожигала внутренний карман жилетки. «Фиона права. Хватит ныть и утри сопли, Риз. Это всего лишь игра, от постановки ты не станешь ИМ».

Дрожь в руках уходит так же быстро, как и появляется. Риз поднимает на девушку благодарный взгляд и видит в ее глазах настоящее беспокойство - ему становится жалко ее, мошенницу, которая старается казаться сильной, но больше ему стыдно за то, что он все это время жалел себя.

- Хей. Мы сбежали от Джека, отсюда выбраться нам будет раз плюнуть, - усмехнулся парень, пытаясь как-то приободрить спутницу, которая всеми силами скрывала свое волнение. - С Сашей все будет в порядке.

Только вот сколько Риз ни пытался послать сигнал на ЭХО Вона, ответа не следовало. Винить приходилось только огромное расстояние, разделяющее команду Искателей Хранилища, а думать о том, что на Пандоре все-таки что-то произошло совсем не хотелось.

- Пересадки, - отзывается задумчиво президент Атласа.

Риз анализирует все возможные пути, сосредоточенно листая пальцем голографическую карту. Самый короткий маршрут включал в себя не менее десяти остановок без учета экстренных высадок.

- Вариант был бы неплохим, если бы наверняка знали, чего ожидать от аборигенов тех планет, на которых мы будем делать остановки, - Риз пальцами расширяет полупрозрачное голубое изображение карты с кратким описанием их дороги и вытягивает механическую руку перед собой так, чтобы Фиона могла без затруднений увидеть, что их ждет.

Биант – точка отправления. От него до ближайшей планеты с маломальской инфраструктурой около ста миллионов километров, она называется Селена, но скопированная гиперионская база ничего не знает ни о ней, ни о ее жителях. Пунктирная линия медленно ползет к следующей отметке.
Примерно на том же расстоянии находится следующая точка – Акватор, планета, почти полностью покрытая водой - один сплошной океан вокруг небольшого островка суши. Вряд ли там будут рады незванным космическим кораблям.
Еще полсотни миллионов километров – и вот они уже будут на Колоссе, утопической планете, находящейся на пике технологического развития, с высотными зданиями, задевающими своими верхушками небо.
Линия маршрута останавливается на следующей планете и вместо зеленой отметки о предположительно удачной пересадке на экране начинает мигать красный крест.
Гера. Закрытая от гостей планета. Центр милитаризации, диктатуры и царство корпорации Владоф - прямого в нынешнее время конкурента Атласа. Оттуда их просто не выпустят.

- Если не через Геру, то придется огибать солнце. А это очень опасно.

Бывший гиперионец отдает команду прокладывать маршрут дальше.

Пунктир ползет дальше - уже в соседнюю систему планет, оттуда - в родную, где уже по прямой линии с пересадками они по идее смогут попасть на Пандору.

- У нас есть шанс. Единственное, что нам остается, выбить у местных корабль, который перебросит нас по всем этим планетам. И у меня есть идея, как преодолеть Геру. Переоденься, я потом ее расскажу. Только давай на этот раз ты внимательно меня выслушаешь, а не как всегда, а?

Риз фыркает, глядя вслед уходящей за дверь Фионе, и кладет руки на подлокотники кресла, уже привычно располагаясь подобно королю: год на троне, который некогда принадлежал гиперионскому тирану, а теперь служил отличным украшением интерьера для кабинета директора возрожденного Атласа, заставил почувствовать парня свою важность, ощутить власть и научить вести себя подобающе своему статусу – хотя бы для вида, чтобы бросить пыль в глаза. Черт, как эта пыль пригодится им в ближайшее время.

Он обводит вдумчивым взглядом помещение, в очередной раз отмечая, что планета вовсе не бедствует, ЭХО-глаз захватывает в пространстве вазу с фруктами, анализируя их природу и вкусовые качества из общедоступных источников, но из всего ассортимента опознает только драконий фрукт, довольно редкий на Пандоре, и вдруг ощущает внутри себя болезненный укол голода. В мешанине прошедших событий Риз начинает забывать, когда в последний раз что-либо ел.

Гиперионец нерешительно поднимается с кресла и неспешным шагом направляется к подозрительно красивой пище, он неуверенно берет в руку единственный знакомый плод: питайя, она же драконий фрукт, соблазняет яркой расцветкой и сильным запахом. Отчего-то Ризу вспоминается из курса биологии, что именно яркий цвет в мире флоры и фауны предупреждает об опасности. Потеряв аппетит, но не избавившись от голода, Риз кладет питайю на место и невольно морщится, закусив губу. Стейк из скагга ему пришелся бы сейчас больше по душе, да только где его достанешь здесь - на цивилизованной благоухающей планете?

Схематичное изображение карты, которую показывает Риз

- Я в норме, - огрызнулся Риз, бросая на Фиону взгляд, полный решимости и, черт побери, страха. Механическая рука, не  в силах справиться с человеческой, сжимает ее так, что хрупкие суставы неприятно трутся друг о друга. – Успокаивай себя, - добавил он, но взгляд смягчается. Риз знает, что Фионе сейчас ничуть не лучше, чем ему: на Пандоре осталась ее сестра, раненая Саша с переломанными после ее геройства ребрами, единственный близкий Фионе человек. Гиперионец никогда не демонстрировал проницательность, но взаимоотношения двух сестер чем-то походили на их дружбу с Воном, только с одним исключением: без Вона Риз мог бы прожить.

Без Джека он уже не мог жить. Это имя и это лицо преследовали его повсюду, начиная с плакатов на Пандоре и заканчивая ролью, которую он был вынужден играть на этой планете. Ни на секунду гиперионский психопат не оставлял парня в покое, будто до сих пор был жив. И был - надежно сохраненный в шкатулке, что прожигала внутренний карман жилетки. «Фиона права. Хватит ныть и утри сопли, Риз. Это всего лишь игра, от постановки ты не станешь ИМ».

Дрожь в руках уходит так же быстро, как и появляется. Риз поднимает на девушку благодарный взгляд и видит в ее глазах настоящее беспокойство - ему становится жалко ее, мошенницу, которая старается казаться сильной, но больше ему стыдно за то, что он все это время жалел себя.

- Хей. Мы сбежали от Джека, отсюда выбраться нам будет раз плюнуть, - усмехнулся парень, пытаясь как-то приободрить спутницу, которая всеми силами скрывала свое волнение. - С Сашей все будет в порядке.

Только вот сколько Риз ни пытался послать сигнал на ЭХО Вона, ответа не следовало. Винить приходилось только огромное расстояние, разделяющее команду Искателей Хранилища, а думать о том, что на Пандоре все-таки что-то произошло совсем не хотелось.

- Пересадки, - отзывается задумчиво президент Атласа.

Риз анализирует все возможные пути, сосредоточенно листая пальцем голографическую карту. Самый короткий маршрут включал в себя не менее десяти остановок без учета экстренных высадок.

- Вариант был бы неплохим, если бы наверняка знали, чего ожидать от аборигенов тех планет, на которых мы будем делать остановки, - Риз пальцами расширяет полупрозрачное голубое изображение карты с кратким описанием их дороги и вытягивает механическую руку перед собой так, чтобы Фиона могла без затруднений увидеть, что их ждет.

Биант – точка отправления. От него до ближайшей планеты с маломальской инфраструктурой около ста миллионов километров, она называется Селена, но скопированная гиперионская база ничего не знает ни о ней, ни о ее жителях. Пунктирная линия медленно ползет к следующей отметке.
Примерно на том же расстоянии находится следующая точка – Акватор, планета, почти полностью покрытая водой - один сплошной океан вокруг небольшого островка суши. Вряд ли там будут рады незванным космическим кораблям.
Еще полсотни миллионов километров – и вот они уже будут на Колоссе, утопической планете, находящейся на пике технологического развития, с высотными зданиями, задевающими своими верхушками небо.
Линия маршрута останавливается на следующей планете и вместо зеленой отметки о предположительно удачной пересадке на экране начинает мигать красный крест.
Гера. Закрытая от гостей планета. Центр милитаризации, диктатуры и царство корпорации Владоф - прямого в нынешнее время конкурента Атласа. Оттуда их просто не выпустят.

- Если не через Геру, то придется огибать солнце. А это очень опасно.

Бывший гиперионец отдает команду прокладывать маршрут дальше.

Пунктир ползет дальше - уже в соседнюю систему планет, оттуда - в родную, где уже по прямой линии с пересадками они по идее смогут попасть на Пандору.

- У нас есть шанс. Единственное, что нам остается, выбить у местных корабль, который перебросит нас по всем этим планетам. И у меня есть идея, как преодолеть Геру. Переоденься, я потом ее расскажу. Только давай на этот раз ты внимательно меня выслушаешь, а не как всегда, а?

Риз фыркает, глядя вслед уходящей за дверь Фионе, и кладет руки на подлокотники кресла, уже привычно располагаясь подобно королю: год на троне, который некогда принадлежал гиперионскому тирану, а теперь служил отличным украшением интерьера для кабинета директора возрожденного Атласа, заставил почувствовать парня свою важность, ощутить власть и научить вести себя подобающе своему статусу – хотя бы для вида, чтобы бросить пыль в глаза. Черт, как эта пыль пригодится им в ближайшее время.

Он обводит вдумчивым взглядом помещение, в очередной раз отмечая, что планета вовсе не бедствует, ЭХО-глаз захватывает в пространстве вазу с фруктами, анализируя их природу и вкусовые качества из общедоступных источников, но из всего ассортимента опознает только драконий фрукт, довольно редкий на Пандоре, и вдруг ощущает внутри себя болезненный укол голода. В мешанине прошедших событий Риз начинает забывать, когда в последний раз что-либо ел.

Гиперионец нерешительно поднимается с кресла и неспешным шагом направляется к подозрительно красивой пище, он неуверенно берет в руку единственный знакомый плод: питайя, она же драконий фрукт, соблазняет яркой расцветкой и сильным запахом. Отчего-то Ризу вспоминается из курса биологии, что именно яркий цвет в мире флоры и фауны предупреждает об опасности. Потеряв аппетит, но не избавившись от голода, Риз кладет питайю на место и невольно морщится, закусив губу. Стейк из скагга ему пришелся бы сейчас больше по душе, да только где его достанешь здесь - на цивилизованной благоухающей планете?

Схематичное изображение карты, которую показывает Риз

С трех часов ночи и до семи утра в механическом особняке наступает тишина, замирают механизмы, часовые солдаты после завершающей диагностики возвращаются в начальное положение для подзарядки дополнительной катушки и даже слуги начинают разговаривать между собой шепотом. Это время отведено для сна. Интеллект Кирина Джиндоша отдыхает всего четыре часа в сутки.

Изобретатель опять засыпает в ворохе собственных записок и чертежей – даже в процессе подготовки ко сну он продолжает неустанно работать, оставляя пометки на полях своих же наблюдений. И только когда рука, уже неспособная удержать карандаш, падает на простыню, Кирин утыкается лицом в подушку и старается оградиться от окружающего его пространства, погружаясь в дрему под убаюкивающий шорох шестеренок, что на несколько часов остановят свое вращение.

Джиндош давно увлеченно изучал такое явление, как осознанное сновидение. Предполагая, что, сумев завладеть миром своего подсознания, он сможет безгранично пользоваться своим воображением для создания новых произведений инженерного искусства, ученый впитал в себя тонны материала по теме быстрого сна и методов контроля над ним. Успехов, к сожалению, так и не добился, но все великие умы проходили тернистый путь из взлетов и падений. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.

Джиндош любил свою работу и каждое мгновение своей жизни старался отводить именно ей. Он любил каждый кусок металла, каждый отрезок медной проволоки, стекляшку собирающей или рассеивающей линзы, винты и гайки, едва скрипящие от трения друг о друга шарниры, он любил даже свой собственный голос, заложенный в программу часовых солдат, не говоря уже о том, что просто обожал руки, способные сотворить такое чудо. Свои руки. С особым трепетом он касался рычагов, что превращали его дом в музей технического прогресса, с нежностью полировал смертоносные лезвия будущей армии герцога.
Джиндош очень любил свою работу. Нет. Свое творчество.

Даже во сне он видел именно свои труды: прошлые и будущие. Он хотел бы изучить каждый представленный образец, раскроить талантливо собранное его подсознанием устройство - и вновь сложить, понять механику работы, запечатлеть в памяти это произведение искусства. И вот, когда руки уже потянулись к чуду...

С чувством страшной усталости Кирин открыл глаза – его разбудил закатившийся под бок карандаш, больно ткнувший его под ребра. Выругавшись, ученый заворочался на простынях, не желая вставать: стрелка часов сдвинулась всего на несколько делений – но сон больше не шел. Напротив, внутрь закралось тревожное чувство, словно его дом стал для него незнакомым и... еще более странным, чем был до этого.
Столь родное резко обернулось чужим, и Джиндош заставил себя подняться, оправляя на себе костюм. «Опять заснул в одежде», - будет бурчать его служанка, тщательно отглаживая смятый пиджак, а Джиндош уволит ее, потому что она опять забыла, что часовые солдаты имеют глаза и уши. Ему не нужны глупые курицы в прислуге.

Чем дальше он шагал к двери в его покои, тем холоднее ему становилось. Ученый тер плечи руками, пытаясь спасти от невыносимого сквозняка, но тщетно: дуло так сильно, будто за дверью ему открывался не коридор, а... что?

Джиндош замер на пороге открытой двери, мягко говоря, удивляясь отсутствию какого-либо продолжения его дома – впереди его ждал только бесконечный мрачный простор, тиканье сломанных часов и скрежет неисправных механизмов.

И где-то вдалеке раздавался крик кита.

Чтобы человек, желающий взять вашего нужного, знал, чего ему от вас ожидать, поместите сюда любой ваш пост, пойдет и тот, что опубликован у вас в анкете.